К 75 летию победы в Великой Отечественной войне
 |
Об авторе Любина Вера Сергеевна родилась 27 октября 1936 года в Казани. В 1960 году окончила КГМИ. С 1966 года ‒ ассистент кафедры биологии КГМУ. Имеет больше 7 научных работ, награды, благодарности КГМУ. Трудовой стаж‒32 года. Ветеран труда. На фото: Любина Вера Сергеевна |
Родилась я в октябре 1936 года, и когда началась война, мне не было 5 лет, поэтому многие события того времени мне не запомнились. Но некоторые и теперь всплывают очень ярко. Сразу же после объявления войны по радио сообщили, чтобы владельцы радиоприёмников сдали их на сборный пункт, так как их будут применять в авиации. В нашем доме было два радиоприёмника «SUS» и «6N-1», который папа купил перед самой войной и очень гордился этим приобретением, так как приёмник передавал много станций. Оба приёмника были отнесены на сборный пункт, который находился в одном из помещений Александровского пассажа на ул.Ленина (ныне Кремлёвской).
Но, кажется, в авиации они (радиоприёмники) не были использованы и всю войну пролежали в пассаже. Очень широко использовались радиотарелки, чёрные, круглые, по ним узнавали все новости о военных действиях, из них звучала сирена, извещающая об учебной тревоге и т.д. Такие радиотарелки были не у всех, не было её и у нас. А на площади Свободы эта тарелка постоянно рассказывала обо всех событиях, часто сообщение из «чёрной» тарелки слушало много людей, пришедших из близстоящих домов, прохожие.
1941 год. Вся семья перед уходом папы, Жданова Сергея Васильевича, на фронт. Вера 5 лет, Таня 15 лет, мама ‒ Забусова-Жданова Зоя Ипполитовна.
Радиоприёмник папа получил только после окончания войны. Одним из признаков войны были беженцы из районов, оккупированных фашистами, было много москвичей, ленинградцев. Почти в каждой квартире жили эвакуированные. В нашей квартире проживало до 15 человек. Очень хорошо помню3-4-летнего мальчика Витю, их семью, по-моему, вывезли из Ленинграда, и у них не было никаких вещей. В нашей семье им собирали одежду и постельные принадлежности. Во время войны появилось слово затемнение. Окна всех домов с наступлением ночи завешивались одеялами, покрывалами, чтобы свет не освещал улицу. Так как у них не было никаких занавесок, мама и бабушка свет не зажигали. И когда приходило время ужина, мальчик начинал плакать, не мог есть в темноте, всё говорил: «Мама, я рта не вижу». И мама его просила разрешение, чтобы вместе с нами, сидя в освещённой комнате мальчик заканчивал свой ужин.
Во время войны у нас жило много народу ‒ родственники из села, обучавшиеся в Казани, беженцы‒до 15 человек и наша семья, тогда большая, более 10 человек. Чтобы всех разместить, папа сделал полати, благо, что дом был с высокими потолками, около 3-х метров. Появились дружины добровольцев из жителей улицы. Каждый вечер по очереди выходили от каждой семьи по 1-2 человека и совершали обход вверенной им территории, они же строго следили, чтобы из окон на улицу не проникал свет. Если лучи света были видны, то хозяев квартир заставляли исправить недочёт.
На улицах с наступлением темноты была «кромешная тьма», ничего не было видно. Только на некоторых общественных зданиях было освещение синими лампочками.Однажды мои родители со мной возвращались в темноте. Папа нёс меня на спине. Около самого дома его окликнул дежурный: «Мужик, что несёшь? Показывай!» Папа снял меня, поставил на землю и сказал дежурному: «Несу собственную дочь». После чего оба рассмеялись. Однажды, уже зимой 1942 года, моя бабушка Саджия Васильевна услышала громкие рыдания в темноте. Она спустилась во двор, там рыдала женщина, рядом в саночках сидел мальчик лет 6-7. Женщина привезла сына на лечение, по-моему, он не мог ходить. Хотела остановиться у родственников, но они её не пустили, мотивируя тем, что у них родился в семье ребёнок и они боятся его заразить. Наша бабушка, конечно, привела их в дом, напоила чаем и оставила у нас жить до тех пор, пока это было нужно. Потом мамаша с сыном приезжали несколько раз для продолжения лечения.
В конце 1941 года меня отдали в детский сад на улице Комлева (теперь Муштари), его еще называли Самойловским, так как его для своих детей организовала жена профессора Самойлова – физиолога. Группы были большие, комнаты светлые. Детский сад тогда был на 2 и 3 этажах. Этот детский сад № 15 просуществовал долгое время. На противоположной стороне стояли только что отстроенные дома. В одном из них в подвале было устроено бомбоубежище. В 1941 – 1942 годах часто объявляли воздушные тревоги. Когда из громкоговорителей начинали выть сирены, все должны были покинуть свои квартиры и направиться в бомбоубежище переждать тревогу. Нас из детского сада парами переводили через дорогу в бомбоубежище, а нянечки, шедшие с нами, несли по паре фаянсовых белых горшков. Почему-то этот эпизод запомнился мне на всю жизнь. Во дворах жилых домов, на школьных участках рыли окопы, в которых должны были пережидать опасные моменты жильцы данного микрорайона. Но своей функции эти окопы не выполняли, в них ребятишки играли в «войну».
С лета 1942 года в каждой семье появились огороды. На предприятиях раздавали участки,их имели все работающие граждане. На них сажали картофель, морковь, свёклу и другие овощи. Некоторые засевали свой участок просом, а осенью собирали урожай пшена. Пшённая каша была одним из деликатесов того времени. Работали на огороде после рабочего дня. Когда к осени созревал урожай, организовывали ночные дежурства. Дежурные всю ночь охраняли территорию своего участка.
В 1942 году был мобилизован на фронт мой отец (он был доцентом кафедры Ветеринарного института). И он, и несколько сотрудников были отправлены в Москву для направления их в Кавалерийскую часть ветеринарами. Но после 1942 года Кавалерийская часть была ликвидирована, и мужчины были отправлены по домам в Казань для продолжения работы по специальности. К тому же папе исполнился 41 год – возраст, который не призывался.
В семье старшей дочери бабушки Юлии Васильевны Ждановой было двое сыновей. Старший – Сергей был студентом лечфака КГМИ. После объявления войны их, студентов 4 курса, стали готовить для работы в полевых госпиталях, и после окончания 4 курса все мужчины были направлены в районы военных действий. Сергей Николаевич Воскресенский был отправлен в Сталинград военным хирургом и пробыл там весь период осады Сталинграда, вплоть до его освобождения,работал под авианалётами и артобстрелами, получил 7 контузий, дошёл до Берлина. В 1945 году был демобилизован, вернулся домой.
Затем получил своё медицинское образование (окончил 5 курс), работал фтизиатром в системе МПС. Полученные контузии, очевидно, вызвали у него развитие шизофрении, и долгие годы он лечился в психиатрической больнице.
Когда поступила в школу, в Казани работало много госпиталей, где лечили раненых, и мы много раз выступали перед ними с концертами‒ кто пел, кто читал стихи, даже танцевали для больных, хотя места в палатах было мало‒ везде стояли койки с ранеными. Особенно запомнились раненые с ожогами: лётчики, танкисты с обожжёнными лицами. Им делали пересадки кожи, восстанавливая лица. Они ходили с вырезанными трансплантатами (с кожи живота, плеча и т.д.). Лечение было долгим, и эти ребята разгуливали по городу, дожидаясь последней решающей операции, которая снова сделает их красавцами. Для них сотрудники кафедры биологии КГМИ, вылавливая ракушек из реки Казанки, доставляли в лечебные учреждения, где приготавливали к обедукотлеты, супы, паштеты. Это было полезно, так как в мышцах ракушек содержались ценные белки, способствующие заживлению. Вместе с мамой я тоже ходила на ловлю ракушек, но, конечно, в воду меня не пускали.
Самое, пожалуй, яркое воспоминание осталось от дня Победы. Рано утром, в 3-4 утра, наша улица стала наполняться народом. Жители, узнавшие о заключении мира, будили тех, кто ещё спал. Все смеялись, обнимали друг друга. Этот день весь был необыкновенным и запомнился на всю оставшуюся жизнь, как кадры кинохроники.
Источник: Сборник КГМУ «Старая фотография рассказывает», 2014г.
